13 березня 2015

Конфликтологи: «Нельзя поддерживать агрессивную риторику на мирных территориях»

Инна Терещенко – профессиональный конфликтолог и медиатор. Занималась миротворческой деятельностью в Центральной Азии, на Северном Кавказе и в Крыму. Имеет богатый опыт в досудебном решении конфликтов и восстановительном правосудии. С мая 2014-го курирует Одесские диалоги – еженедельную публичную площадку для встречи разных политических сил. Инна Терещенко и ее коллега психолог Владислав Петров рассказали Platfor.ma о том, как представителей Майдана и Антимайдана удалось вовлечь в работу над совместным проектом, какие ошибки совершают люди во время конфликта и что может сделать каждый из нас для стабилизации ситуации.

 

Фотографія: shutterstock.com

– Вы часто говорите о необходимости различать такие понятия как диалог, переговоры и примирение. Почему это важно?

 

 

Инна Терещенко: Потому, что у них совершенно разные функции. Переговоры проходят между воюющими сторонами, когда решаются определенные задачи, например, обмен пленными. Примирение возможно только по окончанию войны или тогда, когда закончены хотя бы некоторые процессы. Прежде, чем возможно примирение, необходимо остановить развитие конфликта. Причем этот процесс запускается не сразу, должно пройти время, чтобы люди осознали: надо жить вместе. Примирение может быть очень долгим: войну начать просто, но справляться с её последствиями приходится годами.

 

Диалог – это попытка услышать друг друга и признать легитимность противоположной точки зрения. Именно неправильное понимание функции диалога вызывает отторжение у радикально настроенных граждан. Общаясь с человеком из противоположного лагеря, мы еще не собираемся с ним мириться или выторговывать определенные позиции. Или, как в случае дискуссии, доказывать свою точку зрения.

 

– Для чего  вообще нужен диалог?

 

И.Т.: В конфликте стояния на месте не бывает. Если его пустить на самотек, ситуация всегда разовьется в сторону ухудшения. Австрийский ученый Фридрих Глазл выделил девять стадий, последняя из которых называется «Вместе в пропасть». Когда уже не так важно, насколько хорошо мне, лишь бы врагу стало хуже. Подобная позиция иногда воспринимается как жертвенность.

 

Что касается диалога, он помогает остановить динамику ухудшения. Это не подрыв военного духа и не тезис «Давайте сложим оружие». Диалог – это посыл другому человеку: «Я готов тебя услышать». Войну нужно очеловечивать. Посмотрите, как сейчас выглядит картинка происходящего в социальных сетях. Судя по некоторым высказываниям, война идёт за землю, а не за людей. Это чувствуется по отношению к тем же переселенцам.

Когда логика разговора с солдатом из АТО переносится на общение с мирным жителем – это чревато
Фотографія: facebook.com
 

Недавно я разговаривала с коллегой, которая вынуждена была уехать из Крыма. Сразу же после переезда другая её коллега сказала: «Не прощу, что из-за таких как ты я потеряла место отдыха». Представляете? А ничего, что переселенцы дом потеряли и малую родину? Война идет, прежде всего, за умы людей. И нет ничего дурного в том, чтобы за них бороться.

 

– Разве диалог не подрывает боевой дух? Как можно одновременно сражаться и стремиться понять противника?

 

И.Т.: Видите ли, не каждый из нас находится на войне, хоть и все мы живем в военное время. Люди разные: есть солдаты, их родственники; есть мирное население территории боевых действий; есть жители освобожденных городов, таких как Славянск; есть люди, узнающие о войне только из новостей. С каждым нужно работать по-разному.

 

Когда логика разговора с солдатом из зоны АТО переносится на общение с мирным жителем, скажем, Одесской области – это чревато. В первую очередь, расползанием конфликта. Очень важно, чтобы люди, которые не признают войну, имели на это право, чтобы к ним не применялись те же подходы, что и к людям с оружием.

 

– Как происходит расползание конфликта и что случается с людьми, скажем, соседями, которые много лет жили в мире, но однажды берут в руки оружие.

 

– Вы верно заметили, что кризисные ситуации чаще всего возникают именно между соседями. Проблема в том, что чем теснее связь, тем больше пересекающихся интересов. Это, в принципе, нормальная ситуация, от которой никуда не убежишь, но как только конфликт начинает педалироваться политиками, возникает война.

 

Здесь нужно принимать во внимание одну особенность: люди, как правило, гораздо острее реагируют на оскорбления класса, к которому себя причисляют, чем на личную критику. Такие понятия как гендер, сексуальная ориентация, этническая или географическая принадлежность, задевают нас гораздо глубже, чем личностные качества.

 

– Почему так происходит?

 

 

Владислав Петров: Самоидентификация с группой выводит конфликт на более высокие пики эмоциональных переживаний, нежели при межличностном конфликте. Любая травма, затронувшая определенную группу, продолжает оставаться в общественном дискурсе довольно долго. Люди обсуждают произошедшее с друзьями, на работе, у себя дома. Это поддерживает напряженность и не дает проблеме утихнуть. Конфликт продолжает быть актуальным и набирает обороты. Социальная идентичность, в принципе, одна из самых важных для человека вещей. Особенно во время кризисной ситуации, когда человеку для моральной поддержки важно найти «своих».

 

– Какие ошибки мы чаще всего совершаем, находясь в конфликте?

 

В.П.: В первую очередь, отказ от ответственности. Это главный барьер.
Сначала обвинить другого, потом сказать себе, что это он должен решать проблему.  Человек может выстраивать целую систему оправданий – почему он не должен сделать первый шаг.

 

И.Т.: На мой взгляд, люди склонны жить в мире, для них это комфортное состояние. Стремление договариваться у людей есть изначально, но мешают барьеры вроде мысли «Как я могу о чем-то разговаривать с Этим». Еще одним важным препятствием является вера в то, что ты и так знаешь, что тебе хочет сказать противоположная сторона. Создается иллюзия: вроде идёт диалог, но люди на самом деле не слушают друг друга, а ждут очереди высказаться.

 

Еще одно искажение: убеждение, что другой поступил тем или иным образом, не потому что так нужно ему, а только чтобы сделать плохо мне. Конечно, на последней стадии конфликта так и происходит, но зачем доводить ситуацию до крайностей? Дело начинает идти на поправку, когда оппонент из монстра превращается в человека, у которого точно так же болит. Когда начинаешь замечать, что человек описывает своё переживание ситуации почти теми же словами, что и ты, это впечатляет.

 

Я вспоминаю свою работу на Северном Кавказе, где жители просто не разговаривали между собой. Представители разных этнических групп учились в разную смену в школе, чтобы не сталкиваться друг с другом. Мы налаживали диалог постепенно. После того, как люди начали общаться, у них появились совместные занятия – и мы смогли отойти в сторону.  Дальше они решали свои проблемы самостоятельно.

 

– Как вы можете описать специфику одесского региона, особенно после событий 2-го мая.

 

– Начну с немного анекдотичной характеристики. Я слышала, как об одесских активистах Антимайдана вспоминали в Киеве: «Эти ваши без кофе не могут. Во время зимних событий они всё время бегали от Мариинки к метро ‘Арсенальная' купить себе кофе. Там их ловил Правый сектор, мутузил, но кофе всё равно хотелось».

 

Колонны Автомайдана в Одессе всегда сопровождала кофейная машина, и я уже молчу о том, что у Дюка (место сборов активистов Евромайдана) всегда стоит несколько таких машин.  В принципе, для одесситов революция может начаться не раньше десяти утра: пока проснутся, пока кофе выпьют...

 

Что, впрочем, не дает нам права говорить об абсолютной толерантности одесситов. Не следует забывать, что самые жестокие еврейские погромы в начале XX века проходили именно в Одессе, не говоря уже о событиях 2-го мая.

 

Но наш город сейчас единственный, где легимитизировано альтернативное мнение, а это крайне важно для того, чтобы не дать конфликту разгораться. Мы принимали участие в харьковской рабочей группе. Там шел очень хороший процесс, обсуждались общие проблемы, такие как местная идентичность. Очень дорогого стоит, когда представители воинственно настроенных друг против друга групп могут договориться о решении общей задачи, например, обеспечении безопасности города. Но сразу после терактов в Харькове пошла серия арестов представителей Антимайдана. Проблема не столько в арестах как таковых, а в том, что брали всех подряд и часто именно тех умеренных, которые должны были налаживать взаимосвязь. Люди поняли: высказывать мнение публично опасно. А это очень тревожный сигнал. В конфликтологии прекрасно известно: чем сильнее продавливать какую-либо позицию, тем большим будет противодействие.

Человек может выстраивать целую систему оправданий, почему он не должен сделать первый шаг
Фотографія: facebook.com
 

В Одессе, к счастью, существуют публичные площадки для противоположного лагеря. Причем люди там далеко не всегда выражают желание присоединения к России. Многим просто не нравится центральная власть. Кстати, в Одессе часто представители оппозиционных сил тоже патриоты, как это ни странно. Просто патриотизм у них немного на других правилах, с другими принципами.

 

– Одесская группа диалогов начала работать с мая 2014-го года. Расскажите, каких результатов удалось добиться?

 

И.Т: Как-то одна жительница Донбаса сказала мне: Знаете, мы все смотрим на то, как Одесса справится с событиями 2-го мая». Помню, меня тогда это очень удивило, казался понятным интерес Николаева или Херсона, всё-таки мы рядом находимся, но из Донбасса слышать подобное было странно.


Что я могу сказать по результатам? Уже летом нам удалось создать рабочую группу, состоящую из представителей Майдана и Антимайдана, которую объединила общая задача помощи переселенцам. При этом каждый человек сохранил свою политическую идентичность, но при этом стал воспринимать себя как член группы. Завязались нормальные человеческие отношения. Каждый знает, кто к какому лагерю принадлежит, но все трудятся над общим проектом. Это был абсолютно неожиданный результат.

 

В.П.: Лично для меня в ходе диалогов была серия открытий. Начались разговоры о том, что человек имеет право называть себя сепаратистом – и это нормально. Или вот, совершенно неожиданно, от одного из украиноязычных активистов Майдана я услышал, что мы должны защищать русскую культуру. Еще одно достижение – мы создали и оформили новую модель диалогов – одесскую.  Это системный подход к работе с сообществом, направленный на расширение зоны либеральных ценностей и уменьшения радикальных позиций, независимого от политического вектора, в ситуации пост-конфликта.

 

– Вашу деятельность критикуют?

 

И.Т.: Безусловно. Наша работа иногда вызывает непонимание даже среди коллег.  Сейчас такое время, когда каждого хотят обязательно записать в определенный лагерь. Трудности возникают еще и в том, что для многих конфликт исключительно межгосударственный. Это, мягко говоря, упрощенное видение. Да, ситуация, в которой мы оказались, никогда бы не возникла без военного и идеологического давления со стороны России. Это так очевидно, что даже обсуждать не нужно. Но давайте не забывать и о наших с вами гражданах, которые ежедневно делают выбор: либо в сторону радикализации, а значит, обострения конфликта, либо к мысли, что мы имеем право быть разными и при этом жить в одной стране.

 

– Что может делать каждый из нас в повседневной жизни для того, чтобы загасить конфликт?

– Во-первых, видеть людей с противоположным мнением и позволять этому мнению быть. Во-вторых, не поддерживать на мирных территориях агрессивную риторику. Да, на линии фронта есть враг. Да у нас есть диверсанты, которые качают ситуацию.  Но что это за позиция: «Чемодан, вокзал, Россия?» Если мы говорим о либеральных ценностях, за которые стоял Майдан, то у нас должны быть и сепаратисты как представители оппозиции. Да, они не имеют права брать оружие. Но давайте сами для себя хотя бы признаем, что у них может быть отличное от нашего мнение – и именно это и есть показатель демократического общества.

 

Нужно помнить, что давление всегда вызывает негативные реакции. Чем больше заставляешь человека не делать что-то, тем больше он закрепляется в своих позициях. Это множество раз доказано конфликтологией.

 

В-третьих, можно и нужно участвовать в диалогах – очень активное действие. Оно еще не есть миротворчество, но это, условно говоря, протянутая рука. Если я признаю право на существование другого, я протягиваю ему руку. И тогда становится возможным и моё существование.