21 жовтня 2016

«Пока у тебя нет амбиций – у тебя вроде бы есть права»: автор словаря о феминизме

На днях в Киеве презентовали книгу «И – искусство. Ф – феминизм». В этом словаре художницы из России, Украины, Беларуси, Казахстана и других стран попытались с помощью статей и художественных проектов сформулировать важнейшие понятия феминисткой тематики – «домашние насилие», «материнство», «обнажение», «сексизм», «урбанфеминизм». Что из этого получилось, чем феминизм актуален сегодня и почему так важно включать феминитивы в язык Platfor.ma рассказала одна из авторов проекта, художница Марина Винник.

 

 

– Есть распространенное мнение, что «если феминизм – это про равноправие, то это уже решенный вопрос», «феминизм был актуален в прошлом». При этом в области современного искусства феминистcкие практики становятся модными. С чем вы связываете это противоречие?

 

Марина Винник

– Идея о том, что проблемы с равноправием у нас в обществе решены, очень наивна. Женщине гораздо труднее профессионально самореализоваться, а уровень насилия до сих пор очень высок. Ни в России, ни в Украине, насколько я знаю, тоже не выработаны общественные институты, которые защищали бы женщин и детей от насилия. Да, ведется примитивная риторика о том, что «вы, можете голосовать, можете получать высшее образование, можете водить машину – вот ваши права, за которые вы боролись». Действительно, бороться-то боролись, и, допустим, в России базовые права у женщин есть, но на деле они часто оборачиваются странными последствиями.

 

Например, сегодня высшее образование женщинам доступно, но, получая его, они обычно видят, что лучшие позиции, преференции и карьерные возможности получают именно мужчины. По собственному опыту – я училась в Педагогическом институте в Москве, потом в киношколе во ВГИКе: и там, и там в двухтысячных я видела, насколько неравноценна позиция у мужчин и у женщин. Все мужчины, которые учились в Педагогическом, сразу получали хорошие стартовые позиции – считалось, что их нужно как-то поддержать, раз они пришли в такую непрестижную сферу.

 

Обложка книги

На первом курсе киношколы я была беременна. Один из моих педагогов хотел отчислять меня с курса, потому что считал, что режиссер не может быть беременным, что нагрузка в киношколе настолько высокая, что такая женщина не сможет это вынести, и уж тем более, когда я рожу, я буду абсолютно непригодна к профессии. Но по поводу моих одногруппников, у которых в процессе учебы появлялись дети, не было никаких вопросов. Это те слепые пятна, сексизм и угнетение женщин, которые на самом деле до сих пор очень сильны.

 

– Но не все с этим сталкиваются.

 

– Пока у тебя нет детей – у тебя как бы есть права, пока у тебя нет карьерных амбиций – у тебя как бы есть права, пока у тебя есть достаточно денег и какая-то финансовая поддержка других людей – у тебя как бы есть права. Но как только ты начинаешь взаимодействовать с социальными институтами, к примеру, не дай бог, болеешь, или наступает старость, ты понимаешь, что прав у тебя как у женщины на самом деле нет. Допустим, с колясками сегодня куда-то и можно пройти, но далеко не вся городская среда доступна, и не во все музеи можно зайти с детьми, и ни в одной библиотеке ты не можешь показаться с ребенком.

 

 

 

 

– Не о женских правах ведь речь, а об общечеловеческих в принципе. Не то чтобы именно женщина угнетается, а в обществе в целом существует порядок нерешенных проблем, связанных с правами человека. Точно так же с коляской может идти мужчина и сталкиваться с отсутствием съездов. То есть существуют проблемы, которые логично проговаривать как общечеловеческий дискурс, но их смещают на территорию феминизма и артикулируют, что угнетена именно женщина.

 

– Ну, женщина и угнетена. Есть известная шутка: если бы мужчины беременели, то проблема того, что аборты могут быть запрещены, не стояла бы. Если представить, что мы живем на другой планете, где беременеют мужчины – президенты стран могут забеременеть, чиновники – никогда в жизни они бы такой законопроект не предложили. Комичность этой ситуации в том, что власть у мужчин, они решают за женщин, за женское тело, как нужно вести себя в той или иной ситуации.

 

– Вы всерьез?

 

– У женщин, к сожалению, практически нет власти в современном обществе. В политике меньше 30% женщин. Я приведу такой пример. Пришла бы к вам в голову идея – зачем-то запретить мужчинам какие-то манипуляции с их простатой? Иначе – зачем вам хотеть вмешиваться в мужское тело? Настолько абсурдно как-то контролировать жизнь тех, кто устроен по-другому. Мне кажется диким, что мужчины, у которых нет матки, которые не беременеют, не рожают, не кормят детей, начинают принимать решения за женщин, которые все это делают.

 

– В принятии этих решений участвуют и некоторые женщины. Здесь же нет какого-то мужского заговора.

 

– Женщины-политики иногда это поддерживают. Но это несопоставимо. Если посмотреть, кто предлагает эти законопроекты, кто продвигает их – подавляющее большинство будут мужчинами. Но как можно принимать такое решение, если ты мужчина, я просто не понимаю.

 

Феминизм не про то, что не нужно брить подмышки и использовать помаду

 

– Это не просто книга, а так называемый «актуальный словарь» или азбука. Берется понятие, и с помощью статьи или художественной работы объясняется его значение – то, как его понимают в обществе, или то, какое предлагает художница – в феминистском смысле «правильное». Этот разговор о самих понятиях дает что?

 

– Уже само слово феминизм вызывает очень много вопросов – у всех есть свои мифы и стереотипы на эту тему. Работа с разъяснением феминистского лексикона избавляет людей от одномерного, стереотипизирующего восприятия. Они видят, насколько многогранны взгляды на проблематику, какие области она затрагивает, видят то, что нет какого-то простого и однозначного определения ни к чему. Такого рода словарь и для меня, и для многих других художниц – это некое преодоление собственной глупости, собственной узколобости. Как только ты видишь спектр, ты перестаешь воспринимать это явление и людей, которые называют себя феминистками, в одномерном, стереотипизирующем виде. Есть ведь множество стереотипов – можно говорить, что «вот все украинцы там что-нибудь», или «все русские пьют водку», или «все феминистки ненавидят мужчин». Эта стереотипизация очень вредна, поскольку в ней часто есть корень ненависти и отрицания других.

 

– Правда ли, что феминистки ненавидят понятие «женственность»?

 

– Не сказала бы, что это так. Во-первых, есть феминистки-эссенциалистки – они фокусируются на понятии женственности, у них женский способ восприятия, женский способ решения проблем, женское искусство. Во-вторых, есть lipstick-феминизм – популярное движение, правда, не у нас. Но у нас, не в этом словаре, а на «Кухне» (проекте женских художественных мастерских. – Platfor.ma), были участницы из Санкт-Петербурга Оля Шаповалова и Леля Нордик, которые репрезентировали себя как представительницы lipstick-феминизма: они все время делают макияж, носят юбки и настаивают на своей модности. Еще для них было важно преодоление общественной проблемы – образа женщины как шлюхи и использование этого негативно окрашенного слова «шлюха» как hate speech по отношению к женщинам. Они супермодные девицы, очень феминные, и называют себя феминистками.

 

– И феминистское сообщество их не исключает?

 

– Ни в коем случае. Это не то, чтобы мы феминистки, и поэтому против феминности. Феминизм же не про то, что ты не должна брить подмышки и не должна использовать помаду. Феминизм про то, что у тебя всегда есть выбор. Ты можешь делать то, что тебе хочется. Ты можешь брить подмышки, можешь не брить подмышки – поступай, как хочешь.

 

Сейчас происходит такая обратная петля. Например, можно говорить, что ношение хиджаба – это патриархальная угнетающая традиция, и что феминистки с ней борются. Но нельзя говорить, что западные феминистки должны бороться с этой традицией, потому что они более просвещенные. То есть: если женщины из Саудовской Аравии решают не носить хиджаб и борются за это – это феминизм; если женщина из Саудовской Аравии приезжает во Францию и носит там хиджаб, а ее пытаются заставить этого не делать – это не феминизм. То же самое с феминностью.

 

Феминизм – это борьба женщин за права женщин, любых женщин. Это борьба не за право формировать какое-то сообщество, которое будет определять, как ты живешь – это не нацистская Германия, это как раз про любую мультикультурность, любые жизненные выборы, любое волеизъявление и про принятие его.

 

 

 

 

– В ходе работы над этим проектом, обсуждая с художницами и активистками формулирование словарных статей для книги, какие ответы на выявляющиеся проблемы вы обнаружили?

 

– Моя история в феминистском активизме довольно долгая – с 2011 года. Это довольно сильно повлияло на мою жизнь, потому что феминизм имеет отношение прежде всего к ежедневной рутине. Изначально было болезненное осознание того, насколько все общество пронизано механизмами, уничтожающими тебя как женщину, то есть, насколько все устроено не так, чтобы я конкретно – Марина, чувствовала себя в этом обществе комфортно и уютно. Допустим, тебя всю жизнь учат, что ты девочка, что ты должна ходить на высоких каблуках, что это очень красиво, но потом ты понимаешь, что у тебя от высоких каблуков позвоночник ломается, и что ты сама решаешь, что будешь носить, и выбираешь кроссовки.

 

Мне все время казалось, что я очень много всего должна – должна быть такой, какой меня видит общество. С появлением у меня политического критического взгляда на реальность я переделала все сферы своей жизни так, чтобы они были удобны мне. Конечно, найти так много людей (у нас было больше 50 участниц), которые тоже вовлечены в работу над проектом и пытаются переосмыслить свою роль в обществе, и получить в итоге положительный социальный отклик – это вдохновляюще. Ты понимаешь, что не одна сидишь в своей коробочке и думаешь о том, как изменить мир, а что очень много людей в это тоже вовлечено.

 

Современное искусство – это искусство идентичностей

 

– В вашем проекте участвовали художницы, которые осмысляют проблемы женщин-заключенных, вышедших на свободу, или, к примеру, проблемы мигранток, то, как их не принимает среда. Точно с таким же непринятием сталкиваются и мужчины-заключенные или мужчины-мигранты. И мы можем убрать это начало «женщина» или «мужчина» и говорить о проблемах непринятия обществом мигрантов и бывших заключенных вообще. Зачем это ударение на женском?

 

– У феминистических инициатив есть ценностный момент – важно говорить о той проблематике, которая тебя касается лично. Поскольку таким образом ты можешь правильней сформулировать высказывание. Сегодня современное искусство – это искусство идентичностей. Мы отошли от глобализации: примерно после Второй мировой войны нет такой идеи, что художник или художница должны высказываться глобально. Более того, попытки говорить за социальные группы, к которым ты не относишься, в современном искусстве часто критикуются. Высказывание должно быть сделано изнутри. Например, если мы хотим узнать про положение людей в Мексике, мы пойдем смотреть работу художника из Мексики, а не работу художника из России, который съездил в Мексику и сделал исследование. И феминистическое искусство точно также очень завязано на идентичности.

 

– Но восприятие в данном случае таково, что человек не может благополучно войти в среду не потому, что он мигрант или бывший заключенный, а потому что он женщина, то есть это подчеркнутая идентичность – «женщина» – становится доминантой, и угнетение как будто происходит в первую очередь из-за этого.

 

– И так, и так. Понятно, что это двойное угнетение, что человек недооценен и как женщина, и как бывшая заключенная или мигрантка. И в каждом типе такого угнетения у мужчины была бы другая ситуация, своя специфика.

 

Например, у меня есть российская идентичность, потому что я живу в России, у меня есть гендерная идентичность – я женщина, у меня есть идентичность, что я современная художница, а еще идентичность, что я мать, у меня есть идентичность, что я состою или не состою в отношениях или, допустим, еще у меня есть идентичность, что у меня аллергия на что-то. В разные ситуации будет проявляться, обостряться разная идентичность. Когда я показываю документы в аэропорту, я проявляю идентичность гражданина РФ. Когда я иду ночью по улице и чувствую себя в опасности, то я ощущаю свою женскую идентичность и то, что я гражданка в данный момент неважно. У художниц, про которых вы говорите, была идея проявить эти две идентичности – чтобы было видно, как проявляется женская идентичность и как проявляется идентичность бывшей заключенной или мигрантки, как это все взаимодействует и перекликается.

  

– В ситуации борьбы за равноправие женщин ты имеешь дело с концепцией того, что женщина – «второй пол», «слабый пол», что женщина угнетена, что женщина-жертва, и, признавая его, тем самым укрепляешь. Как с этим быть?

 

– Я не согласна с этим. Я понимаю это так: первый шаг к решению какой-то проблемы у людей – это ее артикуляция. В тот момент, когда ты признаешь проблему, ты делаешь первый шаг к ее решению. Не важно какого угнетения это касается – в России вообще очень угнетенное общество: рабочие очень угнетены, женщины, мигранты, мужчины очень угнетены. Пока мы постулируем, что у нас нет этого угнетения, мы никак не можем с этим бороться.

 

Ты работаешь на фабрике по десять часов в день, а тебе говорят, что то, что ты работаешь по десять часов в день за три копейки – это классно, это не угнетение. Или женщина, которая берет на себя весь домашний труд, репродуктивный труд, и пытается еще денег заработать – надрывается, а ей говорят, что все замечательно, ты такая классная, так много всего делаешь, устаешь очень, но это нормально. И для человека с фабрики, и для такой женщины признание того, что это, возможно, не та жизнь, которую они хотят – это и есть первый шаг. Пока этого признания не произошло, все продолжается.

 

И угнетение часто у нас в голове. Да, бывают ситуации, из которых нет такого выхода – экономически, физически они так устроены, что женщина не может выйти из этого угнетения. Но мне не приходит в голову ни один пример из моего круга знакомых. Обычно это так, что ты просто не хочешь ничего менять, это твое решение. Но, как только ты захочешь это поменять, ты берешь и меняешь.

 

 

 

 

– Часто феминизм воспринимается как борьба против угнетения женщин со стороны мужчин. Другое дело, что сегодня чаще всего выбор остается за самой женщиной – грубо говоря, угнетаться или не угнетаться, это зависит от решений, которые она делает. То есть в таких ситуациях женщина угнетается не мужчиной, а сама собой.

 

– Если у тебя есть высшее образование, ты живешь в большом городе, ты можешь свободно передвигаться, у тебя есть интернет – феминистский дискурс тебе доступен, эмансипаторные практики, примеры женщин, живущих по самым разным стратегиям, кругом и рядом, то да, если ты в такой ситуации выбираешь какую-то суперугнетенную жизнь, наверное, в какой-то степени твой выбор. Но я не хотела бы ни в коем случае никого оценивать, обвинять или выступать с позицией, типа я такая умная, а вы такие глупые. У всех свои реалии. Я не готова осуждать или оценивать человека, который страдает, потому что надо сочувствовать.

 

– Но в этом смысле – феминизм сегодня это не против мужчин, а против того, что, может быть, в мозгах у женщин?

 

– Феминизм направлен на изменение общества в целом, изменение общественных рутинных практик. Я долго про это все думаю, и это повлияло на мою жизнь. Я смогла устроить свою жизнь так, что она намного больше меня удовлетворяет и делает гораздо более счастливой. Закончилось какое-то гигантское самонасилие – попытка вписаться в ролевую модель, которую мне показали мои родственники, общество, фильмы и книжки в какой-то степени.

 

Могу сказать, что мое материнство стало гораздо более удовлетворительным для меня и, думаю, для моей дочери. В тот момент, когда я стала феминисткой, была сложная попытка сломать устой, к которому я привыкла, что я должна 100% своего времени посвящать ребенку, и что только мать может заботиться о нем. Когда я включилась в феминистский дискурс, я поняла, что эта конструкция навязана обществом, это не мой выбор. Мой бывший муж – очень хороший человек, мне удалось вовлечь его в этот процесс: он взял на себя очень много обязанностей по заботе о ребенке.

 

Первые три года материнства я была в глубочайшей депрессии, уставала ужасно. Как только мы переделали всю структуру, я перестала считать, что ребенок меня ужасно закрепощает, что я должна поставить крест на своей карьере. Меня гораздо больше стало радовать общение с дочерью, потому что это мой выбор, я хотела это делать и делала с удовольствием. Это заняло примерно года два, но я нашла баланс между профессиональной реализацией и материнской самореализацией. И мой бывший муж тоже нашел этот баланс.

 

Такое отчужденное отношение к собственному ребенку, когда все решает и делает мать, где носки лежат, знает только мать, про кружки знает только мать – оно тоже очень болезненна для отцов. Поскольку так они выключены из этого процесса, выполняют служебную функцию. Теперь он вовлечен в жизнь своей дочери, у них хорошие и близкие отношения, как и у меня. Я считаю, это достижение. В моей семье никогда такого не было. Мой отец приходил домой поздно вечером или вовсе пропадал, а мать все время была грустная и несчастная, потому что занималась бесконечным домашним трудом, уволилась в какой-то момент с престижной работы. У меня перед глазами есть пример очень несчастных людей, которые не смогли противостоять тем ролям, которые им навязали.

 

Почему люди боятся новых идей – меня пугают старые

 

– Пару слов про внедрение феминитивов в язык. В книжке представлена работа Натальи Ломаевой «Аврора», где перечислено большое их количество. И это, конечно, выглядит, как издевательство над языком, поскольку в нормах таких слов нет.

 

– Ну, украинский язык в этом смысле очень подвижный – колежанка, кураторка, организаторка, они все очень хорошо ложатся на украинский, по-моему. Вообще, язык потихонечку будет меняться, он живой. Возможно, мы с вами этого не увидим – если судить по тому, как развиваются языки, это будет понятно лет через 100: войдут феминитивы в язык или не войдут. Но, если передо мной стоит выбор, писать текст с феминитивами или без них, то я пишу с ними. Возможно, этого не случится, возможно, общество будет это как-то отрицать, возможно, это не приживется как языковая норма, но мне хотелось бы.

 

– Есть феминитивы, которые, в отличие от «режиссерка», «гинекологиня», используются в языке – «журналистка», к примеру, правда, этот имеет несколько негативную коннотацию.

 

– Это надо менять. Чем больше людей будет называться «журналистка», чем больше будет этого в языке, тем быстрее уйдет неуважительное отношение.

 

Феминистки используют феминитивы в речи – «режиссерка», «кураторка», но в русском языке в целом, конечно, говорится «режиссер», а не «режиссерка». Другое дело, что, чем больше появляется женщин, готовых называть себя «режиссерками», тем быстрее мы привыкнем. Чем больше это будет использоваться, тем быстрее это войдет в официальный язык, перестанет восприниматься как что-то уничижительное. При этом у нас есть примеры великих женщин – всех: и художниц, и режиссерок, и кураторок, кого угодно.

 

Сегодня нет ничего уничижительного в том, чтобы использовать феминитив, подписываться феминитивом. А есть люди, для которых это принципиально важно – это их политическая позиция, и в этом случае я не вижу вообще никакой проблемы. И почему нет? Немножечко по-другому звучит, немножечко ломает – и хорошо, что ломает. Предыдущая культура, исторический опыт был очень неблагоприятен для женщин. И, если мы делаем как-то не так, как было раньше – это же хорошо: раньше было не очень, надо менять. У меня была открытка с цитатой очень известного композитора Джона Кейджа, который писал: «Я не знаю, почему люди боятся новых идей, меня пугают старые». И меня больше пугает отсутствие феминитивов в языке, чем их наличие.

 

 

 

 

– В самом начале книги есть ваша статья, в которой вы пишите: «Вдруг не на страницах книжек, а в самой обыкновенной реальности одна за другой стали появляться феминистские выставки, потом пошла целая волна событий в Киеве, Вене, Минске, Берлине, Санкт-Петербурге, Львове, Бишкеке, Москве, Владивостоке». Это произвольный порядок слов или, действительно, старт в Киеве?

 

– Нет, произвольный.

 

– Тогда эта волна заключалась в чем? Это ведь разговор о том, что происходит вот-вот, практически сейчас.

 

– Появилось много художниц, кураторок, активисток – женщин, готовых разговаривать на эти темы, критически смотреть на общество с феминисткого ракурса. Для меня это было удивительно: вдруг на моих глазах, начиная с 2011 года – когда дискурс был очень маргинализированным, были какие-то кухонные посиделки, перекидывание текстами в интернет-сообществах, вдруг это все стало абсолютно не маргинальным, появилось гигантское количество людей, заинтересованных в этом, готовых действовать.

 

– В создании этого словаря участвовали художницы и активистки не только из России, но и в целом из постсоветского пространства, в том числе Украины. Есть отличия в процессах, которые происходят в России и тех, что происходят в Украине?

 

– Мне очень сложно дать оценку. Я могу говорить по каким-то собственным ощущениям – думаю, что разница, безусловно, есть. Украина более политизирована, чем Россия. Люди здесь больше артикулируют политические позиции. В России после 1993–1996 годов все деполитизировалось в сфере искусства и общественной риторики: люди не с такой готовностью и не в таком большом количестве готовы высказываться политически. Если люди готовы высказываться политически, они обычно готовы рассуждать и про разные политические позиции, а феминизм – это политическая позиция.