19 вересня 2014

Архитектор Евгений Асс: «Современный мир до смерти боится старости»

 

Российский архитектор, основатель и ректор архитектурной школы МАРШ и профессор Московского архитектурного института Евгений Асс на выходных приехал в Украину, чтобы выразить поддержку украинскому народу в его борьбе за независимость и принять участие в урбанистической программе Гогольfest'a. В своей лекции он рассказал о том, почему современный мир боится старости, о вечно молодой архитектуре и о том, в чем разница между роботом и человеком.

 

Фотографія: Андрей Михайлов

 

Сейчас, когда я пишу эту заметку, решается судьба московской Шуховской телебашни, построенной инженером Василием Шуховым в 1928 году. Это выдающееся сооружение, признанное памятником архитектуры, хотят разобрать и собрать в другом месте. Очевидно, что это означает уничтожение памятника.

 

Инициаторы акции говорят о коррозии, износе конструкции, угрозе обрушения. Эксперты утверждают, что состояние конструкции вполне удовлетворительное и простоит башня сколь угодно долго, просто за ней нужно правильно ухаживать. Подходящий повод задуматься о времени, жизни архитектуры, о старении, памяти и смерти.

 

По случайному стечению обстоятельств в эти же дни мне напомнили о моей статье почти сорокалетней давности и попросили прокомментировать следующий абзац «У временных вещей есть один естественный недостаток – они не умеют стариться. Они могут разрушиться, исчезнуть, но они не могут стать красивыми старцами. Неспособность к старению характерна для современной архитектуры. Ее нельзя связывать только с гибкой архитектурой. Почти все современные постройки, даже шедевры, скорее ветшают, чем старятся, и, обветшав, утрачивают в значительной степени свое обаяние. Руины современного здания скорее апокалиптичные, чем романтичные. Совсем уже жалкое зрелище представляет собой обветшавший автомобиль».

 

Статья была опубликована в журнале «Декоративное искусство СССР» в 1977 году и посвящена только что построенному центру «Помпиду». Я, тогда еще молодой архитектор, ненадолго впавший в новомодный на то время в искусстве ретроспективизм, скептически оценивал достижения современной архитектуры.

 

Тогда я находил этот пассаж весьма остроумным. Теперь же меня спросили, не изменил ли я свое мнение. Конечно, изменил. Хотя бы потому, что сам прошел путь старения и теперь сам обладаю естественными преимуществами старости: недугами, опытом и воспоминаниями. Как и старые здания. Дома живут судьбой поколений, а точнее дома живут в культуре. Отношение к старости одно из определяющих в культуре.

 

Современный мир до смерти боится старости. Мы живем в ювенальной культуре, где идеалом является вечная молодость. В попытках достичь этой ускользающей цели человечество помешалось на фитнесе, диетах, косметических средствах. В этой молодежной парадигме здоровое тело заметно оттесняет здоровый дух. 

Если в традиционном обществе старость ассоциировалась с мудростью, то в современном мире – только с немощью и импотенцией.

Мудрости противопоставлена бесконечная, агрессивная креативность. Эти же идеалы распространяются и на архитектуру. Она тоже боится времени и старости. Рецепт сохранения вечной молодости в архитектуре сводится к, так называемому, устойчивому развитию и энергоэффективности.

 

Сегодня архитектура не стареет. Она обречена на вечную молодость или мгновенную смерть. Когда я писал статью о центре «Помпиду» в лексиконе русского архитектора еще не было слова «ремонтопригодность». Хорошо сконструированный механизм, в котором можно заменить любую деталь, может жить как угодно долго. Разница как между роботом и человеком. Терминатор бессмертен.

 

Современная российская культура особенно нетерпима к старости. Быть старым, выглядеть старым, неприлично. Не будем говорить о проблемах пенсионеров, хотя эта ситуация сама по себе достаточно красноречива. Но вот высказывание госпожи Батуриной, супруги бывшего мэра Москвы, относительно того, что Венецию надо бы привести в порядок, подновить и покрасить, отражает господствующую в отечественных умах концепцию тотального евроремонта. Муж госпожи Батуриной особенно преуспел в применении этой идеологии к московской застройке, не ограничиваясь простым лечением исторических зданий, но прибегая к посмертному их воскрешению – уничтожая обветшавшие подлинные памятники архитектуры, он заменял их усовершенствованными клонами. Силиконовые лужковские новоделы оказались пострашнее апокалиптических руин.

 

Когда я писал «Венские фрагменты» евроремонт в России еще не начался, и московские подъезды оставались «униженными и обесчещенными». Пришедший в 90-х русский евроремонт оказался, не в пример венскому, бессмысленным и беспощадным. Когда ремонтировался наш московский дом – между прочим, памятник истории и культуры – отстоять несколько поблекшую, но подлинную историческую отделку в подъезде удалось только ценой ссор и скандалов с соседями, которые с искренней любовью к прекрасному намеревались заменить старые орнаменты из поблекшей метлахской плитки на свежий керамогранит.

 

Философия евроремонта и по своей распространенности, и по мотивации абсолютно симметрична массовому культу красоты – количество косметических салонов и магазинов по уходу за телом соизмеримо с количеством ремонтных бригад и размахом строительных рынков.

 

Вся эта омолаживающая косметическая лихорадка протекает по ту сторону от мудрости. Она отрицает не только болезни, но и опыт и воспоминания. Старикам здесь не место. Но все же остается слабая надежда на то, что когда вы читаете это текст, Шуховская башня все еще стоит на месте и лужковский вариант евроремонта ей не угрожает.