5 травня 2014

Ноты протеста: ведущие российские композиторы – об Украине

Дмитрий Курляндский и Сергей Невский – это, пожалуй, самые активные российские композиторы–участники мирового музыкального процесса. Несмотря на блестящую карьеру на Западе, оба они очень много сделали для развития новой музыки в России и регулярно делятся своим опытом с украинскими музыкантами. В разные годы они преподавали на киевских мастер-классах новой музыки COURSE, а также предоставляли возможности украинским композиторам бесплатно поучиться на российских курсах. Мы решили расспросить россиян о нас самих – о том, как украинская культура выглядит со стороны, о молодом поколении наших авторов, а также присущей нам поэтичности мышления и преимуществах мультикультурализма.


 

– События на Майдане многое изменили в сознании людей. С культурой дело обстоит сложнее – мы по-прежнему цепляемся за старые структуры и лишь пересаживаем участников квартета басни Крылова. Как вам кажется, насколько радикальными стоит быть, чтобы изменить ситуацию в культуре?


Дмитрий Курляндский: Это, должно быть, очень приятное чувство, когда ты понимаешь, что государство может служить тебе, гарантировать необходимые свободы и предоставлять инструменты для самореализации. Что-то подобное, наверное, переживалось и в Москве в 91-м (не скажу за всю Россию, или, тем более, за СССР). Мне только исполнилось пятнадцать, и даже я, тепличный домашний мальчик, испытывал какой-то подъем.

Что касается культуры, я думаю принципиально не должно быть большой разницы между тем, как госмашина функционирует в вопросах ЖКХ, пенсионного обеспечения, почты или культуры. К такой модели стоит стремиться. Государство должно следить и гарантировать, чтобы вовремя включалось отопление, выплачивались пенсии, ремонтировались дороги и удовлетворялся культурный запрос. Оно не должно навязывать свои эстетические и идеологические предпочтения. Не уверен, что оно вообще должно иметь такие предпочтения. Культура живет в разнообразии. А задача государства кажется мне предельно четкой и формальной – предоставлять равные возможности для реализации культурных проектов самой разной эстетической направленности.

 

Сергей Невский: Опыт Майдана вызывает у меня глубокое уважение. Точно так же вызывали уважение и процессы демократизации, происходившие в СССР конце 80-х годов.  Люди, которые сегодня скорбят о распаде СССР, часто забывают, что Россия (тогда РСФСР) 12 июня 1990-го года приняла декларацию своей независимости – это случилось на месяц раньше, чем в Украине. Сегодня эта дата в РФ является государственным праздником. Было бы странно, если бы другие союзные республики бывшего СССР не последовали ее примеру. Другое дело, что никакие революции сами по себе не гарантируют взлета интереса к культуре.

Я не считаю себя вправе давать советы по обустройству украинской культурной жизни, но понимаю, что впереди у вас длинная и сложная эпоха культурного строительства, особенно в том, что касается современного искусства.  Я также надеюсь, что культурные связи между российскими и украинскими музыкантами и институциями будут развиваться, несмотря на нынешнюю политическую ситуацию, и сам готов приложить все усилия для того, чтобы новая украинская музыка чаще звучала в Москве и в Берлине.

 

 

– В нашем обществе гротескно смещены ценностные ориентиры – вместо того, чтобы гордиться достижениями художников и ученых, принято воспевать благозвучие «соловьиного» украинского языка и чернозём. А каков образ нашей страны за её пределами? В чём, на ваш взгляд, наша уникальность?


Сергей Невский: В поэтичности мышления, если мне будет дозволено столь расплывчатое определение.  В силе и красоте, восстающей из хаоса.

 

Дмитрий Курляндский: История человечества, кажется, переходит (или перешла) сегодня (или уже вчера) от идеи коллективного выживания и коллективного самосознания к индивидуальному. Осознание себя через коллектив, через приметы схожести мне кажутся признаками архаики. Прогресс сегодня реализуется через непохожесть, различия и через сосуществование, трение этих различий. Во всяком случае, я себе так мыслю сегодняшний день. Я уже довольно давно не мыслю масштабами страны, города, культурного слоя, группы единомышленников и прочих множественных явлений. Мне сложно распространять понятие «уникальность» шире, чем на одного конкретного человека.

Благозвучие языка реализуется в его носителе, чернозём – через индивидуальное переживание. Образ страны – это, скорее всего, сумма индивидуальностей, по стечению независимых от них обстоятельств оказавшихся в той или иной географической точке. Но «страна», гражданином которой я себя ощущаю, не локализована в пространстве, не ограничена одним языком – ее жители разбросаны по всей планете и говорят на множестве языков. И у каждого человека есть своя такая «страна». Всегда уникальная. Если возвращаться к вопросу государственного строительства – государство должно создавать условия для реализации этой тотальной разности.

 

– Считается, что украинской нации присущ некий комплекс неполноценности, который, в общем-то, объясним нашей историей – долгие годы территория находилась под гнётом разных держав. Присущи ли в той или иной форме подобные комплексы вашей культуре и может ли существовать универсальный рецепт борьбы с ними?


Дмитрий Курляндский: Кажется, мой предыдущий ответ в какой-то степени является ответом и на этот вопрос. Природа комплекса неполноценности в том, что личная ответственность в коллективном сознании перекладывается с конкретной индивидуальности на некую абстрактную общность. Этот комплекс непреодолим, если продолжать мыслить коллективными категориями. Полноценный организм – это организм, ощущающий свою независимость (при сохранении всей сложной структуры связей с другими организмами).

 

Сергей Невский: На мой взгляд, уникальность украинской культуры состоит в наложении, смешении влияний множества разных культур. Это мультикультурная, многонациональная страна.  В этом ее богатство. Мне кажется, Украина должна гордиться всеми своими выходцами, вне зависимости от того, где и с каким паспортом они жили, на каком языке они писали и где работали.  Если вы посмотрите на деятелей культуры Швейцарии, изображенных на банкнотах швейцарских франков, вы с изумлением обнаружите там людей, которых вы со Швейцарией совсем не ассоциируете: Ле Корбюзье, Артюра Онеггера, Альберто Джакометти. Поэтому было бы логично, если бы украинцы считали своими и Валентина Сильвестрова, живущего в Киеве, и Сергея Параджанова, снявшего здесь «Тени забытых предков», а может быть, даже Пауля Целана или Бруно Шульца, уроженцев Дрогобыча и Черновцов, писавших на польском и немецком. Нет большей опасности для любой культуры, чем возвращаться к идее национального государства, наследию XIX века. России это тоже касается.

Что касается «гнета», я бы рассматривал все диалектично. Мне кажется, что опыт взаимодействия украинской культуры с австрийским, польским русским, еврейским, венгерским культурным наследием нужно воспринимать не как драму, а как капитал. Русский язык включает в себя бесконечное число заимствований, вся архитектура Петербурга сделана европейцами. Московский кремль и многие церкви Золотого кольца построены итальянцами. Никого, кроме заядлых националистов это не пугает. Попытки очистить национальную культуру от влияний и изобретать свои слова, как это делалось во Франции, где walkman переименовывали в balladeur, всегда несколько неуклюжи и смешны. Воевать с прошлым бессмысленно, важно обратить его себе на пользу.

 

 

– Новая музыка в Украине – это убыточный род занятий, который поддерживается лишь зарубежными институциями. Можно ли зарабатывать на современной музыке?


Сергей Невский: Необходимы институции внутри страны, целенаправленно поддерживающие экспериментальное искусство.  Я бы порекомендовал обратиться к опыту Бельгии – страны, с которой у Украины в силу географического положения и двуязычия много общего. Там существуют очень интересные программы по поддержке современного искусства, современного танца и театра.  Благодаря этим программам (включающим, например, пособия по безработице для деятелей искусства) возникла очень мощная культурная сцена, один из действующих лиц которой, ансамбль «Надар», сегодня является законодателем эстетических взглядов в европейской музыке. При грамотно организованной культурной политике Киев, Харьков, Донецк и Львов могут стать новыми точками притяжения для современных художников и композиторов из соседних стран. А прибыльным занятие современной музыкой вообще бывает крайне редко.

 

Дмитрий Курляндский: Композитор полностью зависит от интереса музыкантов и фестивалей. Это очень нестабильный заработок. Один год у тебя много заказов, другой – ни одного. Очень немногие композиторы могут существовать только за счет сочинения. В Европе композитор в основном зарабатывает преподаванием.

 

– В Украине до сих пор не работает закон о меценатстве из-за предполагаемого увеличения дыр в бюджете страны. Не является ли подобное положение дел тупиковым как для культуры, так и экономики?


Дмитрий Курляндский: Меценатство следует поощрять – благотворители могут заметно помочь государству наладить активную культурную жизнь. В Европе и Америке довольно часто музыку заказывают не фестивали, а частные лица.

 

Сергей Невский: Государство должно создать возможности меценатам. Но я не верю в то, что культура может финансироваться исключительно частным капиталом. В этом случае судьба художника, судьба искусства очень уязвима...  По-моему, это прекрасно обыграла Кира Муратова в финале своего последнего фильма.

 

– «Маргинальность» новой музыки – это норма или диагноз, подлежащий излечению?


Дмитрий Курляндский: Лечить надо не маргинальность, а мейнстрим. Маргинальность чаще всего является свидетельством здоровья, в то время как мейнстрим часто оказывается признаком стагнации и застоя.

 

Сергей Невский: Художник всегда в меньшинстве. Но именно меньшинство меняет мир.

 

– Украинская музыка вслед за рядом восточноевропейских государств устремилась по пути минимализма, которому, по большому счету, противопоставлен лишь романтизм советского толка и «романтический монументализм» отечественных живых классиков. Не является ли тяга к легко усваиваемой музыке недостатком просвещения и чем можно повлиять та этот процесс?


Сергей Невский: Мне кажется, интерес к минимализму (или к неоромантизму) в Восточной Европе господствовал в начале-середине 90-х годов и означал некую соллипсическую реакцию на внезапную сложность мира. То есть, моду на минимализм в 90-х, с запозданием в 25 лет накрывшую весь Восточный блок, я рассматриваю как некую защитную реакцию на депрессивную реальность, попытку создать некую зону комфорта, защищающую от этой реальности.  К тому же, эстетический диктат западноевропейского канона современной музыки часто увязывался в Восточной Европе с экономическим диктатом более развитых стран на континенте. А любое менторство вызывает раздражение и противодействие. То есть, если мы выступаем против злого Штокхаузена с Булезом, то мы как бы протестуем и против злых западноевропейских концернов, разрушающих нашу экономику. Эта позиция особенно была заметна в Польше, где неотональная музыка привязывалась к католической традиции. Но сегодня этот модус мышления, по-моему, потерял актуальность – не в последнюю очередь в связи с экономическим ростом в восточноевропейских странах, их евроинтеграцией. Из всех украинских композиторов, которых я регулярно слушаю (Сильвестров, Щетинский, Пилютиков, Коломиец, Алмаши, Шмурак, Аркушина, Корсун, Кобзарь, Сегин) с минималистическими идиомами, по-моему, не работает никто.

 

Дмитрий Курляндский: Мне кажется, недостатком просвещения является не какой-то определенный стиль, а степень его распространения, готовность подчиниться стилю, жанру, шаблону. Стиль – понятие очень индивидуальное. Сегодня, как я уже говорил, когда коллективное самосознание уступило индивидуальному, стиль перестал быть некоей максимой, годной для множества авторов. Коллективный автор умер, индивидуальный родился. Я в последнее время постоянно говорю и пишу о том, что сегодня каждый отдельный композитор – стиль, жанр и эпоха. То, как эволюционировало отношение к звуку, к системам организации звуков в истории музыки, подтверждает мои предположения. Можно писать легко усваиваемую музыку, можно – вовсе непереносимую. Важно, насколько тот или иной выбор продиктован, а еще точнее – рожден индивидуальной природой автора, а не формально усвоен, заимствован им из некоей «традиции».

 

 

– Вы оба преподавали на Киевских мастер-классах новой музыки COURSE. Ребята, которые у вас стажировались – это, по сути, репрезентативный срез младшего композиторского поколения. Каковыми в большинстве случаев были ваши советы молодым музыкантам?


Дмитрий Курляндский: И на Киевском курсе, и на курсах в России, в Австрии, в Голландии, во Франции – везде я стараюсь обратить студентов к их внутренней природе, предостеречь от шаблонов и готовых решений.

 

Сергей Невский: Прежде всего, я очень благодарен организаторам мастер-классов, Ensemble Nostri Temporis и киевскому Гете-Институту за приглашение на COURSE. Я вряд ли смог бы как-то охарактеризовать ситуацию в целом, но некоторой общей тенденцией, которая прослеживалась почти у всех студентов, было балансирование между двумя крайностями: работой с жесткими ригидными конструкциями и тягой к абсолютной свободе. C одной стороны – достаточно академичные формальные схемы, с другой – невыписанные облака шумов клапанов, хаотическое наслоение недифференцированных кластеров, такое себе наследие польской алеаторической музыки 60-х. Возможно, однако, что именно в кажущемся хаосе скрыты возможности новых формальных стратегий. Например, мы слушаем перечень разнородных музыкальных объектов и не знаем, выстроятся они во что-то связное или нет, а потом обнаруживаем в последовательности этих объектов некую очень индивидуальную логику.  Такой подход я обнаружил, например, в музыке Алисы Кобзарь. Еще я очень ценю работу Алексея Шмурака, Максима Коломийца, Богдана Сегина, Анны Корсун и Золтана Алмаши. Но все они относятся к более старшему поколению.

 

– Каковы ваши прогнозы в области новой музыки? Что, вам кажется, изменится в будущем?


Сергей Невский: В будущем изменится, прежде всего, уровень взаимодействия между звучащей материей и слушателем и техники этого взаимодействия. Сама концертная ситуация как стандартная модель контакта слушателя с музыкой медленно, но неотвратимо уходит в прошлое. И очень многое из того, что делается молодыми композиторами сейчас, вызывает у меня оптимизм.

 

Дмитрий Курляндский: Поводов для пессимизма я не вижу. Музыка – один из способов творческого познания человека и мира. Один из способов реализации человека. Институциональная поддержка музыки обеспечивает физическое выживание ее творцов и расширяет возможности реализации. Без постоянного обновления понимания музыки (и любых других искусств) нарушается внутренний культурный диалог человека и истории, человека и общества, человека и другого человека, наконец, человека с самим собой. Без этого диалога человек теряет мотивацию к созидательному существованию, человек разочаровывается, озлобляется и, в конечном счете, самоуничтожается. Поэтому стремление к такому диалогу – стремление к самосохранению. Государство, которое поддерживает это стремление, поддерживает и созидательное состояние общества.