17 вересня 2015

«Я просил бойцов держаться, чтобы не умереть в день рождения дочки»: полковник ВДВ о войне

Полковника воздушно-десантных войск Петр Потехина с уверенностью можно назвать одним из героев войны в Украине. Год назад он всего с несколькими добровольцами пришел на подмогу товарищам на обстреливаемую со всех сторон высоту Саур-Могила, где принял бой и был тяжело ранен. После эвакуации с передовой он снова попал под обстрел и получил еще более серьезные ранения. После лечения Петр Потехин вновь вернулся на службу. В годовщину боя на Саур-Могиле Platfor.ma поговорила с полковником о нынешнем состоянии дел на фронте, необходимости психологической реабилитации и том, как, будучи в окружении, он запретил себе умирать в день рождения дочери.

 

 

В середине августа прошлого года едва ли не самые ожесточенные бои велись в районе Саур-Могилы – кургана в Донецкой области. 18 августа на этой стратегически важной высоте осталось всего десять украинских бойцов, а все подступы контролировались противником. Полковнику ВДВ Петру Потехину была поставлена задача прийти на подмогу с 50 бойцами, танком и двумя БМП. Однако бойцы, экипажи танка и боевых машин идти на самоубийственное задание отказались.

 

– Я встал перед строем и начал говорить: представьте, что на этой горе сейчас вы. Вы ждете помощи, но никто не придет. Заставить идти с нами мы вас не можем, но вам самим потом жить со своей совестью. Однако из строя вышел только один боец – младший сержант Александр Славин. Я вот даже сейчас это вспоминаю – и мурашки по коже. Тогда я дал солдатам время подумать, а сам уехал искать танк и БМП.

 

С бронетехникой получилась аналогичная ситуация: блокпост построился, я объяснил задание, назвал Саур-Могилу. И ребята ответили: «Берите танк, а мы не пойдем. Говорите что хотите, считайте кем хотите, но на Саур-Могилу не пойдем». Два экипажа БМП идти тоже отказались. Я честно признался, что без бронетехники мы просто не дойдем – нас расстреляют при первой же возможности. Тогда вышел один сержант, подошел к командиру полка спецназа, с которым мы ездили, и сказал: «Вы меня не помните, но я у вас срочную службу проходил. Я пойду. Экипаж готов». Мой долг был предупредить их, что, скорее всего, мы не вернемся. Бойцы ответили, что уже приняли решение.

 

Когда я вернулся к десантникам, добровольцами вызвались еще шесть человек, простые саперы. Итого семеро: Александр Славин, Сергей Стегарь, Василий Кандела, Денис Перевозник, Денис Мищенко, Руслан Заблоцкий и Виктор Самойлов. Я до глубины души благодарен им за смелость и приложу все силы, чтобы их не забыли. Все военнослужащие, пошедшие со мной на Саур-Могилу, были награждены по моему ходатайству орденами за мужество.

 

– Насколько я знаю, вы никому не сказали, что идете на это смертельно опасное задание, но при этом прямо там во время боя общались с женой…

 

– Нужно отметить, что гора находилась в сфере действия радиочастот России. Видимо, они уничтожили наши вышки. Поэтому приходили смс о том, что «вас приветствует Россия» и тому подобное. Звонить было дорого – считалось, что мы в роуминге. Украинский оператор ловил очень плохо и почему-то только если было пасмурно. И вот утром после дождя у одного из солдат зазвонил телефон. На горе слышимость отличная, так что мы все невольно подслушали, как он отвечал какому-то женскому голосу: «Да не надо ко мне приезжать, мы в расположении части в Днепропетровской области, нас не выпускают, не приезжай». Я его еще пожурил полушутя, что, мол, чего ты родных обманываешь. Он ответил, что в сентябре собирается жениться, и не хочет, чтобы родные волновались.

 

А потом неожиданно дозвонилась моя жена и говорит: «Петруша, у нас бойлер лопнул». Я попросил ее перекрыть воду и пообещал, что скоро приеду и все починю. Ребята заулыбались, что тут каждые полчаса страшные обстрелы, а меня бытовыми проблемами одолевают.

 

 

Подробно о последующем героическом бое, в котором сержант Василий Кандела погиб, Виктор Самойлов пропал без вести, а сам Петр Потехин был тяжело ранен, можно прочесть в прошлогоднем интервью полковника ВДВ изданию Цензор.net. Мы же поговорили с Петром об актуальных вопросах и одном поразительном случае из жизни.

 

– Действительно ли сейчас практически вся линия фронта – это укрепрайоны, и атакующая война теперь почти невозможна, так как приведет к колоссальным жертвам?

 

– Вспомните – год назад мы очень успешно наступали, и освободили большую часть захваченных территорий. Но, надо признать, у нас немного устали войска, да и из-за нерешительности мы утратили инициативу. А затем произошли иловайские события – не хочу называть их котлом, поскольку на самом-то деле это было просто предательство со стороны России. Понимаете, если бы не было определенных договоренностей, то мы бы отходили совсем иначе – в боевых порядках, оставляя за собой заслоны и так далее. Но здесь люди шли просто в походных порядках и не были готовы к обстрелам. Все ждали оговоренного коридора. И, конечно, когда начался обстрел, то потери были очень серьезными. Из-за последовавшего информационного цунами руководство было практически вынуждено договориться о прекращении активных боевых действий. Впрочем, на мой взгляд, это все-таки было неплохо. Нам нужно было время, чтобы доукомплектовать войска и привести их в по-настоящему боевую готовность.

 

Теперь обе стороны действительно серьезно закрепились. Мы будем стоять на нынешних позициях, пока не появится политическое решение. Армия выполняет приказы. Если скажут идти вперед, то я думаю, что личный состав будет даже рад. Поставьте себя на место солдат: вы стоите, по вам стреляют, а вы не можете ответить, потому что это сразу фиксируется.

 

– Как вооруженные силы изменились за последний год?

 

– Еще год назад с обеспечением были очень серьезные проблемы. Сейчас хотя бы все в одинаковой форме ходят, правда, есть, конечно, вопросы к ее качеству – она синтетическая. Мы продолжаем формировать новые воинские части и люди идут в ВДВ с удовольствием. Так что уровень патриотизма не падает.

 

Хотя иногда бойцам очень тяжело. Когда ты приезжаешь на ротацию в город и видишь, как люди веселятся, ходят в кафе, ни о чем не переживают, как будто в нескольких сотнях километров от них не идет война и люди не сидят в холодных окопах, то психологически это очень давит. Но, с другой стороны, это правильно. Мы выполняем свои задачи там именно для того, чтобы люди спокойно жили тут.

 

– Зачастую эту тему стараются обходить стороной, но все же. Позиционная война, двойственные впечатления от поездок домой… Как в армии сейчас с пьянством?

 

– Я не отрицаю, что в этой сфере случаются проблемы. Именно поэтому есть договоренность с местными администрациями, чтобы военнослужащим вообще не продавали алкоголь. И не только в зоне АТО, но и в других местах расположения гарнизонов. Эта мера работает.

 

– А как проходит коммуникация с местными жителями?

 

– Война – это не их образ жизни. Если солдат заранее как морально, так и физически готовят к войне, то для населения это колоссальный ужас. Люди запуганы, они не хотят остаться без крова. К нам регулярно обращаются с просьбами не размещать позиции около населенных пунктов, чтобы не ставить их под удар. По возможности мы стараемся так и делать.

 

– В Минобороны есть понимание значимости общения с гражданским населением?

 

– Да, конечно, есть специальные службы, которые ведут идеологическое направление и разъясняют ситуацию людям. Хотя надо признать, что информационную войну в зоне АТО мы проигрываем. Нашего телевидения там нет, зато идет трансляция российских каналов. Но ведь для грамотного анализа человеку нужно узнавать информацию с обеих сторон, а такого там, к сожалению, нет.

 

 

Люди попадаются очень разные. Когда мы стояли в лесу рядом с Солнцево, то пришлось даже вызывать машину опреснения, так как местные жители в большинстве своем отказывались давать нам воду. А однажды я въехал на наш блокпост с вражеской стороны – срезал путь проселочными дорогами – ко мне бросились бойцы и стали расспрашивать о какой-то серой «Ниве», которая должна была ехать мне навстречу. Оказалось, что семью, которая давала нам воду, убили, а их дом сожгли – и скрылись на этой машине. Разумеется, такое запугивание срабатывало на остальных.

 

– В адрес командования украинских вооруженных сил очень много критики…

 

– Я не могу обсуждать свое командование. Я офицер.

 

– Но котлы были неизбежны?

 

– Мне тяжело судить об иловайских событиях – я тогда уже был в госпитале. Но могу сказать, что мы не ожидали такого наглого вторжения российских вооруженных сил. Как я уже говорил, если бы не было определенных договоренностей, то мы бы выходили оттуда совсем иначе.

 

– А кто сейчас воюет против Украины?

 

– Я расскажу вам недавний случай, когда к воротам одной из наших частей приехал забитый вооружением КамАЗ, оттуда вылез офицер и сказал дословно: «Открывайте, я майор российской армии». Заблудился. Это уже говорит о многом. Или взять тех же раненных российских военнослужащих, которые были взяты в плен. Очень страшно, что их родина отказывается от них. При этом отказывается от них и как от солдат, и как от граждан. Ведь для военнослужащего очень важно осознавать, что в случае чего страна будет за него бороться и поможет его семье. Как это, например, налажено в американской армии.

 

– А в украинской?

 

– Есть ощущение, что тебя не бросят. Но немало проблем с бюрократией. Вот, например, как добиться компенсации за ранение? Вы получаете в госпитале перечень документов. Дальше вы должны идти в свою воинскую часть и собирать бумаги, что действительно были в зоне АТО. Еще нужна справка о ранении. После этого снова направляетесь в госпиталь и получаете направление уже в гражданскую больницу по месту прописки. В общей очереди проходите все медосмотры, получаете очередное заключение, снова возвращаетесь в воинскую часть. И к этому направлению снова нужно прикладывать все справки, а затем уже с этой стопкой документов – в департамент финансов, где заседает специальная комиссия. Почему бы не сделать эту схему проще?

 

– К слову о российских бойцах. Десантники всегда славились своими братскими отношениями. К тому же многие высшие чины украинской и российской армий учились в одних и тех же учреждениях. Общаются ли украинские и русские десантники?

 

– Многие бойцы ВДВ, которые уже ушли на пенсию, помогают находить пленных через свои каналы. Но, честно говоря, я не думаю, что такое происходит только в десанте.

 

Мне по роду деятельности приходилось много участвовать в учениях и общаться с военнослужащими из других стран. К примеру, в 2011-м году в Николаеве были учения десантников Украины, России и Беларуси «Славянское содружество». Когда начался конфликт, мне позвонили ребята из РФ и сказали, что, мол, без обид – они обязаны выполнять приказ своего государства. А белорусы даже предлагали, чтобы я отправил к ним свою семью, пока все не утихнет. Конечно, я не могу себе этого позволить чисто с этической точки зрения.

 

 

– Мы брали интервью у одного из главных украинских переговорщиков Василия Будика. Он настаивает, что психологическая реабилитация нужна абсолютно каждому служившему в зоне АТО…

 

– Могу судить по себе: после возвращения из первой командировки я не мог спать. Мне снились кошмары, я кричал по ночам, не узнавал жену. Немного отошел только спустя месяц и только благодаря тому, что супруга и дочь медики, так что помогали и подсказывали. После второй командировки это повторилось. Я вздрагиваю, когда слышу на улице хлопок автомобильного глушителя. Ощущение опасности слишком глубоко отложилось в подсознании. Поэтому реабилитация, конечно, нужна.

 

– Я знаю, что у вас был удивительный случай, связанный с днем рождения дочери…

 

– В районе Дьяково наши части 21 день были в окружении и питались тем, что росло вокруг. Было принято решение обеспечить их вывод на безопасную территорию. Навстречу были направлены боевые соединения для обеспечения коридора и отвлечения внимания противника. На реке Миус построили понтонный мост, так как все стационарные террористы давно взорвали. Однако место переправы скрыть не удалось, и артиллерия врага открыла огонь. Наши офицеры смогли найти брод выше по течению и вывести части. А мне поставили задачу забрать оттуда раненых и погибших.

 

Хоть мы и были штабными офицерами, но никто не прятался и выполнял любые поставленные боевые задачи. Средств эвакуации не было, мне предоставили лишь КрАЗ без кузова, а на все вопросы отвечали: «Организуешь там что-то». Впрочем, доехать на нем никуда все равно не удалось – прострелили колеса. В итоге подъехал грузовик «Урал» и дальше мы с тремя бойцами двинулись на нем.

 

Карты у нас были устаревшие. Некоторых указанных населенных пунктов уже не было, а вместо леса в реальности иногда оказывалось чистое поле. Когда мы подъехали к небольшому приграничному поселку, то не смогли опознать его. Я перезвонил в штаб сектора Д, предположил, что это может быть Мариновка и спросил, под нашим ли она контролем. Мне гарантировали, что это она и что Мариновка под контролем украинских войск. Но когда мы въехали в это село, то по нам не стрелял только ленивый. Под сильным обстрелом нам удалось свернуть в какой-то заброшенный двор и спрятать машину там. Я открыл дверь дома и мы почувствовали сильный трупный запах. Поскольку уже бывали случаи, что противник минировал трупы и заброшенные дома, то было принято решение в здание не заходить. Мы спрятались за домом, во дворе которого валялся мотоцикл с надписью «ДНР». Именно из этого населенного пункта артиллерия и «Грады» били по Саур-Могиле и я воочию видел, как она горит.

 

Вокруг нас были боевики, но нам повезло, так как начинало темнеть. Но самое для меня тяжелое то, что это было 10-е августа, день рождения моей дочери. Я обратился к бойцам с просьбой держаться, так как не хотел, чтобы на всю жизнь праздник дочки был омрачен смертью ее отца. После полуночи я поблагодарил их за выдержку. В пять утра боевики ушли спать, я связался со штабом и объяснил, что село не совсем под контролем Украины. Нам помогли сориентироваться и рассказали, где стоит блокпост. И каким-то чудом нам все же удалось прорваться к нему на нашем «Урале» с желто-голубым флагом.