11 жовтня 2016

«Из Немцова кино лезло само – включай камеру и пиши»: почему фильм о Борисе – это важно

Российского оппозиционного политика Бориса Немцова убили в Москве зимой 2015 года. Еще при жизни его начала снимать российский режиссер Зося Родкевич. По заданию авторов фильма о российской оппозиции она поехала с Немцовым в Ярославль наблюдать за его избирательной компанией. И оказалась в его купе. После – Немцов, ныряющий в прорубь, Немцов в спортивном зале, спящий Немцов. Отснятый за три года материал перерос изначальные планы – было неясно, что с ним делать. А потом Бориса Немцова убили. Уникальные кадры его последних лет жизни – шутки, неугомонный флирт, откровения о вере – в итоге стали картиной «Мой друг Борис Немцов». В интервью Platfor.ma Зося Родкевич рассказывает о дружбе, политической обстановке в России и о деле по убийству оппозиционного политика.

 

 

 

– Борис Немцов действительно стал вашим другом?

Зося Родкевич

 

– Да, действительно. Мой преподаватель Марина Разбежкина учила быть внимательным к своему герою, ловить его ритм. Моей задачей было просто наблюдать. И поскольку мы кучу времени проводили вместе, то подружились. Все как обычно – созванивались, рассказывали друг другу, как дела, советовались.

 

– Борис Немцов при включенной камере и он же при выключенной камере – это разные люди?

 

– Один и тот же человек. Как вы понимаете, камера была рядом с ним 24 часа в сутки. Она, например, могла стоять на столе, но не работать, и он, естественно, не отслеживал, когда она работает, а когда нет – не заморачивался на эту тему. И я берусь утверждать, что, да, действительно, это один и тот же человек – и при включенной, и при выключенной камере.

  

– Есть ли такие моменты, которые Немцов или Яшин (российский оппозиционный политик, много фигурирующий в фильме. – Platfor.ma) просили не снимать, вы не сняли, а потом, при монтаже, горестно вспоминали, что, мол, у меня же мог бы быть такой момент…

 

– Яшин много просил не снимать. И я, честно говоря, не особо воспринимала его как того, кто мне будет указывать, что снимать, а что нет. Иногда даже грубила. У Бориса я чувствовала степень серьезности заявления. Когда было некое кокетство – то, что я и взяла в фильм, типа: «Ой, ну что ты тут снимаешь», тогда, если мне было это важно, я не выключала камеру, пропускала эти слова мимо ушей. В других случаях были просьбы не снимать чисто по-человечески: например, он не любил, когда я снимаю совсем поздние ужины с выпиванием с его друзьями. Это можно понять – человеку хочется расслабиться. Там не было ничего такого, что я сидела бы и кусала локти, что это нельзя снимать, – типичное человеческое общение.

 

– При таком типичном человеческом общении бывают ситуации, когда речь вдруг заходит о чем-то важном, интересном – и можно пожалеть, что камера не включена.

 

– Они часто обсуждали отношения между лидерами оппозиции. Но это такие вещи, которые некрасиво выносить на публику, это личные отношения людей. Часто они говорили о финансовых вопросах, которые мне было просто неинтересны: в такие моменты у меня отключался слух – ничего в этом понимаю. Другое дело, что я очень пожалела, что не снимала его молчащим. В монтаже мне абсолютно не хватало таких кусков, просто по ритму. Мне хотелось в фильме воздуха, а у меня в каждом эпизоде он что-то говорит и говорит эмоционально – Борис очень вербальный человек. А мне чисто по-режиссерски не хватало каких-то периодов тишины. Пришлось перешерстить весь материал, чтобы найти какие-то куски, где он ничего не говорит. Они оказались просто алмазами – так их было мало.

 

 

 

 

– По вашим словам, вы не собирались снимать фильм про Немцова, и не были заинтересованы им ни как политической фигурой, ни как человеком, более того испытывали к нему что-то сродни антипатии. В процессе съемок это отношение меняется. В момент, когда оно начало меняться, что вы рассказывали о съемках своим близким?

 

– Я помню наше первое знакомство, когда мы ехали в купе. Я тогда еще курила и вышла в тамбур написать смс Расторгуеву (я отчитывалась, как проходит съемка, поскольку это был мой начальник). Я написала ему о том, что перешла к Немцову в купе, хотя у меня был билет на свое место, и о том, что все очень весело, все на мази, что все круче, чем я ожидала.

 

– Он с вами флиртовал?

 

– Ну, да. Он со всеми флиртовал. Это было даже в его поведении с избирателями: если это бабушка восьмидесяти лет, он все равно с ней флиртует, для того чтобы она его запомнила и потом проголосовала. Мне кажется, у него просто стиль жизни такой был. Вообще, он любил общаться с людьми, хотел всегда быть своим для всех – для людей любого социального статуса. Я думаю, что для него это был такой энергетический обмен. Сейчас, когда я подружилась с его дочкой Жанной, я наблюдаю, что она в этом плане очень на него похожа. У нее тоже есть стремление всем стать другом, со всеми говорить на их языке, это удивительно.

 

Было ощущение, что я кинула свой голос на помойку – выбрала неправительственный бак, но тоже вонючий

 

– Есть противоречивая информация в ваших интервью и отдельных высказываниях. То вы говорите, что вашей задачей было снимать про Немцова-человека, не политика, то – о том, что вам жаль, что какие-то его политические монологи, которых за съемки было много, не вошли в фильм. Как на самом деле – жаль или не жаль?

 

– Эти вещи друг другу не противоречат. Есть какие-то высказывания, которые мне очень интересны, но об этом он уже ни раз заявлял, то есть это не эксклюзив. К примеру, он круто рассказывает про «Норд-Ост» – как надо было принимать решение, про личное общение с Путиным на эту тему. Это очень длинный монолог, у меня сердце кровью обливалось, что надо его вырезать – это такой огромный хронометраж, он очень длинно говорит, а я не могу оставить какой-то кусок, потому что там все взаимосвязанно. А если оставлять весь монолог, то пришлось бы выкинуть какие-то куски, как он спит или ест, а для меня это важнее.

 

– Вы сняли такой материал, в котором политик впервые не скрывается за предвыборными бумажками, которые мало кто читает, за стендами с лозунгами, которые едва ли сегодня воспринимаются всерьез. При этом сам он предлагал вам сделать кино о том, кто такой Немцов, что делает партия, какие они славные. То есть, опять же, пытается запихнуть отснятый материал в те же привычные агитационные рамки.

 

– Я думаю, что Немцов, конечно, был уникальным политиком, и такой фильм можно было снять только про него. Может быть, подобное кино кто-то и хотел бы использовать в своей предвыборной гонке, но это просто невозможно, потому что Немцов – единственный политик с такой харизмой, с такой открытостью, камера, действительно, его любила, его было интересно снимать. Снимать остальных политиков (а я делала это по работе), честно говоря, неинтересно, хотя да, у меня была рабочая задача находить в этих людях кино, но из Немцова это кино как бы лезло само, ты только ее включай камеру и пиши. Когда я уже готовый фильм этой весной показывала в Нижнем Новгороде, ко мне подошли люди из «РПР-Парнас», партии Немцова, и предложили работать на них для сентябрьских выборов – снимать про партию. Я отказалась, потому что не хочу быть ангажированным заказным режиссером. Я снимаю то, что мне интересно.

 

– В России принято считать, что ходить на выборы незачем, поскольку голосовать не за кого. Или иначе – я буду голосовать за Путина или за «Единую Россию», опять же потому, что, мол, а за кого еще?

 

– Так и есть.

 

– Фильм про Немцова – про открытого, харизматичного персонажа, который, кажется, «топит» за честность, при этом совершенно неидеального, но политика-человека, не политика-функцию и, может быть, именно поэтому привлекательного. Невольно возникает ощущение, что за такого человека можно было бы и проголосовать. Оказался ли он для вас убедительным в этом плане?

 

– К сожалению, у нас такая ситуация, в которой ты из худших выбираешь лучших. В этот раз (выборы в Госдуму, – Platfor.ma) у нас совершенно не было выбора: представлено всего две партии, более или менее нормальные – «Яблоко» и «Парнас». Все мои друзья, которые ходили на выборы, и вообще, по-моему, весь Петербург проголосовали за «Яблоко» и «Парнас». Другое дело, что кого там волнует, кто за что голосует, если им надо нарисовать свои «86%» Единой России (эта партия получила 54,21% голосов, – Platfor.ma). У нас скорее вопрос в том, что ты идешь и голосуешь, чтобы на твоем бюллетене не расписались за тебя. Если ты не придешь, за тебя это сделают другие люди.

 

 

 

 

– Последние выборы были фальсифицированы?

 

– Я знаю, что они были фальсифицированы ужасно, потому что результаты не сходятся даже математически. Об этом многие политологи говорят.

 

– Был невероятный процент неявки на выборы. По-вашему, с чем это связано?

 

– Когда людей постоянно обманывают, угнетают, пугают, они просто не хотят уже связываться с грязью. Я думаю с этим связано.

 

– Все-таки, мой вопрос состоял в том, убедил ли вас Немцов голосовать за него?

 

– Поскольку голосовать все равно нужно, это гражданский долг каждого, в ситуации, когда нет альтернатив, я, наверное, голосовала бы за Немцова. Хотя, конечно, это не мой президент, я не хотела бы Немцова видеть во главе государства. Я очень рада, что он прошел в Ярославскую думу, но я не знаю, чем это помогло ярославцем, если честно.

 

Дело в том, что, например, в 2012 году я проголосовала за Прохорова, и у меня было ощущение того, что я кинула свой голос на помойку, что там было несколько мусорных баков, и я выбрала вот этот – неправительственный, но тоже как бы вонючий. Потому что нас лишили возможности принимать решения в нашей стране, мы просто масса, как стадо, массовка страны. У нас народ ничего не значит. Все построено на вертикали, и все решает один человек и его прислужники. Я лично считаю, что пока народ остается равнодушным, ничего не изменится, и мне близка версия политологов, что сейчас будут брежневские времена, абсолютный застой, по крайней мере лет 10-15.

 

– Но, когда народ выходил, в первую очередь в Москве, это ничего не изменило.

 

– Слушайте, по сравнению с тем же самым Майданом – это смешно и грустно. Потому что мы видим, насколько в Украине люди, действительно, способны изменить режим, если им что-то не нравится, они об этом говорят и добиваются перемен. У нас настолько репрессивная машина, люди настолько запуганы… Им специально показали, что не выходи, иначе будешь сидеть – когда ребят сажали просто за то, что они были на площади или за перепосты – вы знаете, что у нас за ситуация в стране, когда люди настолько запуганы, они не просто равнодушны, у них блок на эту тему. Ситуация может поменяться только тогда, когда народ окончательно придавят, и он начнет подниматься. Ситуация революции.

 

С тем же Немцовым мы много спорили об этом, поскольку он говорил, что нельзя ничего делать кровью, что мы все это уже проходили. Но я не вижу какого-то разумного развития в результате мирного протеста. Он чуть-чуть вздулся, как какой-то прыщ, а потом – всех запугали, и люди сели дома на кухнях обсуждать, как им не нравится власть.

 

 

 

 

– Немцов говорил, что нельзя кровью, и, значит, как?

 

– Он говорил, что нужен мирный протест, а это вопрос времени. И, если бороться с системой ее же методам, то, представьте, такое огромное пространство, которое мы потихоньку будем пробивать в разных местах – он в Ярославле, Ройзман в Екатеринбурге, Белых в Кирове – и потом система просто рухнет от количества этих дыр. Но, как мы видим, эти дыры благополучно затыкают: сажают в тюрьму, например, по фальсифицированным делам, и дальше спокойно живут.

 

– Если вспомнить фразу Немцова из фильма…

 

– Жить стало лучше, но противней?

 

– Хорошая фраза, но не она. Я о другой – «мне нужно пережить Путина». Понятно, что сейчас, после трагедии, она воспринимается иначе, но все-таки, в условиях несменяемости власти получается, что рецепт от Немцова один – естественный ход событий.

 

– Получается, что так. Потому что, правда, все законы, которые выходят сейчас, –  запретительные или, к примеру, отменяющие индексацию пенсий, куда ни посмотришь – деньги, которые могли пойти на лекарства или на детей, все это идет на Сирию, или на военную мощь, или на несчастный Крым, который нам только в убыток, по сути. Меня это ужасно огорчает. Я живу в России и мне реально грустно, как у нас говорят – Россия для грустных. А уезжать я не хочу, у меня была возможность пожить в Германии, и я не стала, потому что мне там скучно, мне интересней в своей стране, я люблю свою родину, но у меня прямо сердце болит за то, что происходит.

 

Я была в Литве, и мы с одним мужиком сцепились. По его словам, в Литве очень брезгливое отношение к русским, и по этому поводу он мне говорит: «Вы, молодое поколение, должны оправдать свою страну, должны оправдать свою нацию, доказывать всем, в том числе своими фильмами, что Россия крутая, что в России нормальные и адекватные люди». А я считаю, что люди, которые делают, допустим, кино, никому ничего не должны. Каждый для себя выбирает какой-то гражданский долг. Если ты можешь ходить на митинги и снимать – снимай, если ты можешь просто ходить на митинги и не снимать – выходи. Не хочется быть должным никому. Другое дело, что ужасно жить с ощущением того, что ты в своей стране бесправен, это глухое, очень обидное чувство.

 

– Любопытная позиция встреченного вами человека в Литве. Она соотносится в какой-то мере с позицией российского Министерства культуры: кино нужно снимать такое, чтобы статус России повышать.

 

– Она отличается тем, что он предлагает доказывать, что Россия – друг всем остальным. А Министерство культуры интересует только размер бицепсов страны: показать военную мощь, патриотизм; все эти гранты, которые оно раздает на темы про Крым, или про историческую мощь России, или славянские корни. Не знаю, кто будет все это смотреть.

 

Ты с кем-то веселишься, шутишь про смерть, а потом – раз и этого человека нет

 

– Вернемся к разговору о фильме «о лидере российской оппозиции, о человеке, которого больше нет», – цитирую вас. Вместе с этим человеком российской оппозиции тоже не стало, не в буквальном смысле, но в плане силы?

 

– Я не очень верю в нашу оппозицию, потому что не вижу там приятных и вменяемых людей, это все такие же подковерные игры и борьба между друг другом, как и у правящей партии. То есть мне неприятна ни правящая партия, ни оппозиция. Но поскольку другой оппозиции нет, приходится солидаризироваться с тем, что есть. Иначе – совсем уж Северная Корея.

 

Многие люди говорят, что убили Немцова, и вся оппозиция, оставшись без лидера, сдулась и все такое. По мне так она, честно говоря, и до этого не обладала каким-то влиянием. В 2011 году люди выходили на протесты, была волна негодования, но это не было связанно с лидерами оппозиции, то есть они просто воспользовались ситуацией народного гнева. Мне кажется, на оппозицию надежды нет, есть надежда на народ, но народ сейчас в таком дико задушенном состоянии, что вопрос тут, видимо, во времени.

 

– Сегодня Немцов, по-вашему, превратился в имя нарицательное, стал символом?

 

– Он абсолютно героизирован. И даже сама театральная форма убийства сделала из него символ. Кто не знал Немцова, теперь знает, что это оппозиционный политик, который был убит на мосту напротив Кремля. Недавно я прочитала – на одном из судебных заседаний об этом говорили – после трех выстрелов он упал, но поднялся, пытался встать, в него стреляют вновь, добили. Ему выстрелили в сердце со спины, но он все равно пытается встать, с желанием жить; такое сопротивление смерти – это абсолютно в его характере.

 

– И, если Немцов – это символ, то символ чего?

 

– Символ политического убийства, политического насилия над оппонентами, травли.

 

– В символическом понимании былые заслуги ушли на второй план.

 

– Не то чтобы ушли, они как бы сплелись в одну большую массу политического опыта, направленного против власти. И в этом плане у меня куча переживаний на тему того, как зритель будет воспринимать мой фильм. Есть люди, у которых страницы ВКонтакте полностью покрыты фотографиями Немцова, они все время пишут об этом, для них Немцов совсем стал кумиром, хотя, возможно, и не был таковым до убийства. Таким людям страшнее всего показывать мой фильм, в котором он, бывает, предстает не в самом приятном свете.

 

 

 

 

– Как с этим символом сегодня в России будут обращаться?

 

– Если просто смотреть хронику: власти отказывают в установке памятного знака на Москворецком мосту, постоянно зачищают мемориал, который люди по-волонтерски охраняют, кладут туда цветы. Это центр, там проходит очень много людей, и, видя мемориал, они начинают об этом говорить и думать. Это, конечно, не нужно нашей власти - они не хотят, чтобы люди помнили об этом.

 

– На днях прошло три судебных заседания по делу об убийстве Немцова. Вы присутствовали на каком-то из них?

 

– Нет, не присутствовала, хотя я собиралась, но в это время была в Литве. Я много на эту тему думала, понимаю, что это мой долг – быть там и, может быть, поснимать на суде. Мне нужно как-то сделать аккредитацию, чтобы туда попасть. Мне сказали, что скорее всего дело будет рассматриваться месяца два, поэтому у меня еще будет шанс.

 

– На скамье подсудимых пять человек – все, вроде бы, родом из Чечни. Что вы думаете о результатах следствия?

 

– Здесь проблема не в том, кто исполнители преступления и как их накажут. А в том, что заказчиков ни то чтобы не ищут, а их вообще как бы не трогают. Не допрашивают Кадырова, хотя это существенный человек в этом деле. Следствие в этом плане абсолютно некомпетентно. И я думаю, что нам никогда не расскажут правду. Более того, меня особенно возмущает тот факт, что дело не хотят переквалифицировать как убийство государственного деятеля (а Немцов был действующим депутатом Ярославской думы), по их версии это убийство обычного человека.

 

– Не называются мотивы.

 

– Подсудимым приписывают мотивы национальной розни за «Шарли Эбдо». Но всем известно, что это было не самое радикальное его высказывание. Он высказывался в защиту редакции, которую расстреляли. По-моему, любой вменяемый человек будет сочувствовать людям, которых расстреляли по национальным мотивам. Это не причина убивать человека. Но, мне кажется, всем понятно, что это самая выгодная для власти версия, чтобы не искать заказчиков.

 

– Если брать заказчиков, имена которых, кстати, назывались журналистами. В частности, Руслан Геремеев, по информации «Медиазоны» – «бывший офицер батальона “Север”, выходец из влиятельной чеченской семьи, один из его близких родственников, Сулейман Геремеев, представляет Чечню в Совете федерации». На ваш взгляд, каковы здесь могут быть мотивы?

 

– Мое мнение по этому поводу совершенно на обывательском уровне, как человека, читающего газеты, и потом на кухне это обсуждающего. Есть версия, что это конфликт наших силовых структур и чеченских силовых структур, иначе – ФСБ и кадыровского окружения. Понятно, что Немцов был занозой, что он раздражал власть и раздражал лично Путина. Версия заключается в том, что это приятный подарок власти – завалить человека, который эту власть раздражает. С другой стороны, можно представить, что ФСБ хотели, например, навлечь гнев Путина на чеченское подразделение, и поэтому подставили их. Естественно, что я не знаю точно.

 

 

 

 

– Как вы думаете, Яшин с плакатом «Кадырова на допрос» или еще какие-то действия, допустим, российских журналистов или западных, способны повлиять на то, чтобы предполагаемых заказчиков допросили?

 

– Власть, общество и СМИ у нас настолько друг от друга далеко находятся, что это, конечно, никак не повлияет. С другой стороны, считаю, что без этого абсолютно невозможно. Это долг людей, журналистов, правозащитников, того же Яшина – добиваться, как бы биться головой об стенку, но обращать внимание людей на этот факт, рассказывать о несправедливости.

 

– А ваш фильм?

 

– К сожалению, нет, потому что зритель приходит для другого. Те, кто посмотрел фильм, если увидят в ленте новостей новости про суд, возможно, кликнут и почитают про него, но это пассивное действие, это же ничего не меняет. Мой фильм способен, надеюсь, вдохновлять быть более внимательными к людям, которые рядом. Просто потому, что в один день их может не стать. Когда я делала фильм, я думала скорее об этом – ты с кем-то веселишься, шутишь, про смерть в том числе, а потом – раз и все, этого человека нет.

 

– Вы говорили, что у вас есть материал с ночи убийства – «кровавые лужи на мосту», и что вы пытались все это вставить в монтаж, но в итоге убрали. Почему?

 

– Я долго работала над финалом. Мне показалось, что самая сильная эмоция – эмоция через Яшина: мы видим живого Немцова, как Яшин просто прощается с ним, а потом в стык – видим Яшина со слезами, длинную молчаливую сцену, и Немцова в гробу. Такая склейка максимально работает не на выдавливание слез, а на честность. Так и было: мы жили-жили и потом вдруг без десяти двенадцать ночи узнали, что Немцов мертв, и вот – мы видим его уже мертвого. Хотя еще вчера мы собирались с ним идти на митинг, он был жив, и, казалось, что вообще никогда не умрет. И это для меня работает гораздо сильнее. Мне не хотелось растягивать финал, мне хотелось, чтобы это была маленькая часть в фильме, а все основное время зритель проживал с живым Немцовым, забывал, что его убили, дружил с ним точно так же, как и я, и потом чувствовал тоже самое, что и я – внезапность этого жестокого убийства.

 

– В России уже состоялись показы фильма, более того, вы говорили, что после всей фестивальной истории фильм, может быть, будет выложен в интернет, чтобы его могли посмотреть люди в каком-нибудь Иваново. Почему фильм важно посмотреть в России?

 

– Потому что у нас абсолютно нет свободных СМИ, у многих людей умы зомбированы пропагандой, и, возможно, если они посмотрят это кино, они подумают о несправедливости убийства. О том, что этого человека убили неслучайно, что раз такого живого человека, который мог бы продолжать жить и просто радоваться жизни, убивают, то это – холодная власть, а за всем этим патриотизмом ничего не стоит, кроме жестокости.

 

– Тот же вопрос – почему стоит посмотреть его в Украине?

 

– Немцов был большим другом Украины, это всем известно. Он очень сильно переживал из-за военного конфликта и перед смертью занимался докладом о войне в Украине. Он выходил на марши. Правда – у него очень сильно болело об этом, он считал это дикой несправедливостью, особенно то, что российские вооруженные силы присутствуют на территории Украины, но наша же собственная страна открещивается от этого, говорит, что это просто вежливые люди. Так не поступают ни сильный правитель, ни сильная страна – не будут скрывать своих солдат, если они действительно есть. Для него это было просто возмутительным, Украина для него была одной из самых важнейших тем перед смертью. Поэтому, мне кажется, раз он так переживал за граждан страны, то граждане страны должны какой-то долг ему тоже отдать.